реализма в качестве литературно-художественного канона. 23 апреля 1932 года вышло постановление ЦК «О перестройке литературно-художественных организаций». Разгонялись творческие союзы, организованные по классовому признаку, — ассоциации пролетарских писателей (РАПП), революционных художников (АХРР), пролетарских музыкантов (РАПМ) и т. д., а заодно — «марксистские общества» историков, экономистов, философов. Были распущены все литературные группировки. «Авангард был попросту прикрыт административным решением»[1027]. Предлагалось создать единый Союз писателей СССР.

Сталин и Молотов были читателями номер один страны. Писателем под первым номером был Горький. Он состоял не просто в фаворе. В 1932 году состоялся внеплановый юбилей его творчества — отмечалось сорокалетие публикации рассказа «Макар Чудра». Имя Горького было присвоено Нижнему Новгороду, Московскому Художественному театру, БДТ и учреждавшемуся Литературному институту. Писателю предоставили новую жилплощадь — особняк Рябушинского на Малой Никитской. Молотов вспоминал: «Когда Горький вернулся на Родину, он стал проповедником наших идей, агитатором за партию. Очень подружился со Сталиным. Даже хотел в партию вступить, очень хотел. Но Сталин ему говорит: “Алексей Михайлович, вы нам нужны беспартийный!” Правильно, конечно. У нас с ним были замечательные отношения. И вероятно, многим это не нравилось»[1028].

Молотов встречался с Горьким много раз, отвечал на его обращения и просьбы[1029]. 26 октября 1932 года 50 писателей, в том числе и беспартийные, были приглашены в особняк Горького на встречу со Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Кагановичем. Генсек произнес речь, в которой уничижительно отозвался о прежних рапповских начальниках и славил собравшихся писателей, назвав их «инженерами человеческих душ»[1030]. Молотов в одном из выступлений потом цитировал Горького: «Он растет, этот процесс, растет вширь и вглубь, это — процесс оздоровления всей страны, возрождения к новой жизни, к творчеству новой культуры. Исчезают древние городки Окуровы, гнездища тупых мещан, людей ленивого ума, мелких паразитов, которые всю жизнь жульнически старались разбогатеть на крови рабочих, крестьян и умирают полунищими. Вместо Окуровых в центрах промышленности создаются новые социалистические города, уничтожая в стране древний идиотизм мещанства, скопища деревянных особнячков в три окна, душные чуланы, где веками хранился старинный хлам церковных суеверий, где изо дня в день непрерывно шла мелкая борьба зоологического индивидуализма слепых, себялюбия, самости, ячества, зависти, жадности и всякой гадости. Исчезает под напором тракторов и комбайнов, перед силой новой сельскохозяйственной техники жуткий идиотизм деревни, с ее рабским подчинением стихийным силам природы, с ее безыдейностью, с ее животной покорностью судьбе»[1031].

Писателем номер два становится Алексей Толстой. В 1930 году он писал: «Меня часто спрашивают — почему я пишу Петра? Потому что мы с вами не свалились с неба на равнины СССР. Сегодняшний день — в его законченной характеристике — понятен только тогда, когда он становится звеном сложного исторического процесса. За границей, в частности в Германии, прилежно и внимательно изучают русскую историю от экономики до поэзии, чтобы до конца понять, как это так случилось, что русские, еще пятнадцать лет тому назад считавшиеся немцами навозом для европейской цивилизации, полудикарями, с семьюдесятью пятью процентами неграмотности, с первобытным земледелием и прочее и прочее — в пятнадцать лет, переродясь прежде всего волевым образом, создали гигантскую тяжелую промышленность, мощную оборону страны, ликвидировали неграмотность и на глазах у всего мира, целясь на тысячи лет вперед, строят социализм»[1032]. Молотов рассказывал: «Алексей Толстой утверждал, что ему очень много дала Советская власть: “Без нее я бы стал в лучшем случае каким-нибудь Потапенко!”»[1033].

Но и расхождений, даже с советскими классиками, было немало. В августе 1934 года прошел Первый съезд Союза советских писателей (377 делегатов с решающим голосом и 220 — с совещательным голосом), гостями которого были Луи Арагон, Андре Мальро, Фридрих Вольф, Якуб Кадри, Ху Ланьчи и др. Каганович информировал Сталина: «Вчера мы, ознакомившись с докладом М. Горького к съезду писателей, пришли к заключению, что в таком виде доклад не подходит. Ввиду серьезности наших изменений и опасности срыва доклада мы (я, Молотов, Ворошилов и т. Жданов) поехали к нему, и после довольно длительной беседы он согласился внести поправки и изменения. Настроение у него, видимо, неважное… Мне эти разговоры напомнили т. Крупскую»[1034].

Писатели не бедствуют, любая проза и поэзия расходится сразу. «Никуда не уйти от того факта, что немало талантливых и честных творческих людей питали к Сталину уважение, а подчас и преклонялись перед ним, — пишет историк Е. С. Громов. — И восхваления его в стихах и в прозе нередко пронизаны вполне искренними чувствами»[1035]. Конечно, далеко не все творцы были в восторге от политики партии и правительства. Так, в ноябре 1933 года Осип Мандельштам написал знаменитое стихотворение о Сталине:

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются усища

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет,

Как подкову, дарит за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него — то малина,

И широкая грудь осетина.

Жена Мандельштама впоследствии утверждала, что «тонкошеие вожди» относилось именно к Молотову, в котором Мандельштама неприятно поражали торчащая из воротника тоненькая шея и крошечная голова[1036]. Полагаю, или Мандельштам, или его супруга Молотова с кем-то спутали. Дед вообще-то был плотного телосложения, носил рубашку с воротом 42-го размера, а шляпу- 60-го. Кстати, до своего ареста Мандельштам получал совнаркомовскую пенсию в 200 рублей. «Докладчиком по этому вопросу выступал Молотов. Он мотивировал необходимость дать пенсию в связи с заслугами в русской литературе при невозможности использовать в литературе советской»[1037].

Тон театральной жизни по-прежнему задавал Большой, отдававший — вслед за Сталиным — дань классике. Но классикой дело вовсе не ограничивалось. На грани классики и поп-музыки творил гениальный Исаак Дунаевский. Набирала почитателей и чисто популярная музыка. «Тремя вещами горжусь я в своей жизни: тем, что первым начал читать советские рассказы на эстраде; что придумал театрализованный джаз, что первым начал петь советские лирические песни»[1038], - писал в мемуарах Леонид Утесов. Сталин и Молотов были самыми внимательными, влиятельными и нередко благодарными кинокритиками. Эйзенштейн, Александров были в